Театральный режиссер Тамара Трунова в интервью для Viva! талантах и посредственности

О талантах и посредственности, мужском и женском, служебных романах, друзьях и сомнениях – в нашем разговоре.

Тамара Трунова – одна из самых ярких и талантливых театральных режиссеров, настоящий трудоголик, ведь ставит спектакли не только в родном Театре на левом берегу Днепра, но еще и в «Молодом», «Золотых воротах», «Сузір’ї», на «Сцене 6», в Национальной опере, Театре оперетты, в манчестерском The Royal Exchange Theatre. А еще успевает преподавать в Образовательном пространстве для подростков, родителей и учителей «Майбутні».

Первое, что я спросила у Тамары в шутку, понимает ли она теперь степень ответственности, возложенной на нее, от вступления в новую должность? На что режиссер с улыбкой ответила: «Ответственность – каждое слово, каждое действие. В этом театре я уже 13 лет на разных позициях, в разных ролях, знаю его изнутри, каждый разговор с коллегами, каждый спектакль – моя ответственность. Я пытаюсь себя внутренне настроить на то, что ошибки и провалы – это неотъемлемая часть процесса обучения театром. Ошибаются все. Опыт выживания после провала дает новое знание о жизни и себе. Выживаю и делаю уже новые ошибки. И ставлю другие спектакли. Стараюсь делать так, чтобы результат соответствовал замыслу, но и оставляю «воздух» для погрешности, что дразнит и ставит новые вопросы. Режиссура – профессия бесконечного душевного и мозгового мытарства, сомнений и выбора. А выбор – всегда ответственность».

– Мне кажется, когда зритель выходит после спектакля и спрашивает, кто режиссер, – это говорит об успехе. Потому что, когда нет вопросов у зрителя, вроде бы актеры все чистенько и хорошо сыграли, работы режиссера и не видно как таковой.

В моих спектаклях главные – актеры, они могут загубить любой замысел, любую концепцию всякого режиссера. В чем прелесть и ужас театра? В том, что ты больше не можешь контролировать то, что создал. Сидишь в зале и не можешь быть зрителем, потому что знаешь все изнутри. И вдруг ты видишь другой спектакль, другое внутреннее наполнение, другую природу переживаний спектакль искажается. Я люблю переживать такие моменты. В такие минуты с режиссера сбивается спесь демиурга и его настигает реальная жизнь. Это редкий случай, но бывает всякое. Я говорю о том, что актеры главные. Как раз ответственность за «здесь и сейчас» лежит именно на них.

– А почему же тогда актеры говорят, что главный – режиссер, все зависит от него? Если постановка плохая, даже самый хороший актер не сможет вытащить спектакль.

Спорный вопрос. Нужно рассматривать каждый случай индивидуально. Например, покойный Виталий Линецкий был абсолютным гением. В какие бы «руки» он ни попадал, где бы ни играл, он всегда оставался собой, обрабатывал текст, по-своему раскрывал содержание, вернее, создавал его. Он был цельным.

– Есть ли у вас любимые актеры, которых приглашаете из спектакля в спектакль? И дружите ли с актерами, можете отказать друзьям?

У меня этой проблемы нет, я спокойно могу отказать актеру, и не только (улыбается). Я дружу с актерами, и этот круг у меня широкий. Есть люди, с которыми мы общаемся более 10 лет, доверительно, и это пока никак не влияло на наши профессиональные отношения. Я вполне могу отказать близкому другу-актеру, если вижу, что он не подходит на ту или иную роль, потому что всегда представляю интересы театра и спектакля.

– То есть ваш друг приходит на пробы на общих основаниях?

Конечно. Я вообще принципиальный человек. Если есть возможность не ошибиться, я хочу ею воспользоваться. Выстраиваю ансамбль. Можно набрать теплый круг друзей, но спектакль не получится. Я стараюсь отстраняться и смотреть во время работы или кастинга на происходящее немножко издалека.
С дрона.

– А режиссер вы жесткий?

Это интересный вопрос, потому что очень часто я слышу от актеров, с которыми только знакомлюсь: «Ой, а вы нормальная». (Смеется.) Бытует легенда, не знаю, кто ее распространяет, что я жесткая. Наверное, правильно об этом спрашивать у актеров, которые со мной работали. Если есть люди, с которыми нам интересно переходить из спектакля в спектакль, как с Андреем Исаенко, например, делать совместную седьмую работу, то мы переходим. Я жесткая в том плане, что не допущу того, что может повредить работе. С точки зрения человеческих взаимоотношений, мне кажется, я наоборот, очень нежная с актерами. Если они понимают, куда попали, если у нас единые цели. Мои кастинги не совсем типичны: я редко требую что-то сыграть. Я разговариваю, больше узнаю человека, потому что мне важно знать,
с кем отправляюсь в это плавание. Если мы несимпатичны как люди друг другу, если у нас принципиально разные взгляды на темы, которые будут затрагиваться в постановке, я не возьму актера на роль. Поэтому я веду глубокое зондирование человека. Для меня кастинг – психологическое УЗИ.

– Допускаете ли вы диалог с актером во время работы?

Я не просто допускаю, а всячески провоцирую его и очень этого жду. С другой стороны, не всякий артист готов к диалогу. Многие, наоборот, говорят: «Вы скажите как – и мы сделаем». Но тогда, если не происходит какого-то взаимного проникновения, это уже не совсем актер в моем понимании. Если я через этот диалог не узнаю о мире чего-то, чего не знала прежде, а просто навязываю человеку свою позицию, которую он должен, как марионетка, воплотить, я теряю смысл своего присутствия.

– Случались ли у вас служебные романы с актерами? И мешали ли они работе?

В большинстве случаев романов не случалось, и это было моим решение.Наверное, потому, что это было для меня не настолько интересно и искушающе. Мне 36 лет, и я знаю, чего ожидаю от человека, который должен быть рядом со мной. Просто романы, какие-то вспышки меня уже мало возбуждают. Большой диапазон эмоций, переживаний и страданий я получаю от работы и дела, которым занимаюсь. А какие-то личные вещи… Я точно понимаю, что мне нужно, и ни на какие компромиссы не готова. Но один роман все же случился, и в итоге у меня родилась прекрасная дочь. Сейчас ей восемь лет. Отношения были длительные, но они завершились. Сейчас этот мужчина уже не актер (улыбается).

Правда, говорят, люди не меняются. Но, наблюдая за собой, понимаю, что я очень изменилась за последние десять лет. Это просто кардинальные перемены.

– А что повлияло?

Наверное, события и опыт, который я приобретала все эти годы. Просто я человек эмоционально подвижный и глубоко переживающий. На очень многое обращаю внимание, может, даже в большей степени, чем оно того требует или чем может мне пригодиться. Я очень восприимчива, и результат этой восприимчивости – тот богатый опыт, благодаря которому я сильно изменилась.

– В одном из интервью вы себя назвали интровертом, который стремится к людям.

Да, так и есть. Какая-то странная двоякая природа. Но я научилась с этим мириться. Мне стало комфортно так жить только после того, как я поняла: не стоит совмещать эти два полюса. Мне нужен свой надежный, узкий круг общения. Тогда моя интровертная природа не страдает.

– Кто же вхож в этот круг?

Мои близкие, родственники. Мама, дочь и друзья. Я очень ценю людей, с которыми можно долго быть вместе. Если я сближаюсь с человеком – хочу верить, что эта близость «навсегда». Я к этому стремлюсь, и когда возникает это чувство, приходит редкое ощущение эмоциональной безопасности.

– Сейчас сложно стать вашим другом?

Не смогу ответить так, чтобы это было правдой. Исходя из того, что у меня этот круг пополняется очень редко, я сложно подпускаю к себе людей. Не то, что у меня какой-то список ожиданий или требований, – я интуит. У меня хорошо развита интуиция, мне сны вещие снятся. Раньше я этого стеснялась, опасалась или игнорировала. Сейчас, наоборот, склонна отключать рациональное и включать чувства. Мне кажется, это верный путь, потому что многие вещи вокруг меня начали меняться после того, как я позволила прислушиваться к себе.

Я очень избирательна, не могу больше переживать разочарования, а хочу взаимности. Если понимаю, что человек ведет двойную игру, никогда не буду в этом разбираться. Я и сама не люблю играть в отношениях, меня это никак не заводит, не интересует, я не получаю от этого удовольствия. Я достаточно прямолинейный человек и люблю рядом искренних и чистоплотных людей.

– Согласитесь ли вы со мной, что есть сугубо мужские профессии: ученые, композиторы, художники, режиссеры, где большего успеха добиваются именно мужчины. Были ли ситуации, когда вы чувствовали от мужчин-режиссеров некоторое снисхождение, дескать, женщина так не может поставить спектакль, как мужчина?

Я чувствую это практически от всех коллег-мужчин. Может быть, только Эдуард Маркович Митницкий (основатель и художественный руководитель Театра драмы и комедии на левом берегу Днепра до 2018 года. – Прим. ред.) в этом смысле был объективен и признавал, что это не профессия пола, а профессия дела.

Возможно, поэтому отношение ко мне более пристрастное: женщин-режиссеров действительно мало. Я бы не назвала это снисхождением, для меня «снисхождение» звучит больше в позитивном ключе. Это связано с эмпатией. А вот превосходство, недоверие, скепсис... С этим я сталкиваюсь.

– Может ли каждый режиссер стать успешным, или это как с врожденным талантом: либо он есть, либо нет?

Успех вообще очень зыбкая категория, особенно в режиссуре. Митницкий часто говорил: «Сегодня успешная премьера, а завтра утром ты должен об этом забыть, потому что это будет мешать тебе жить в профессии». Во что этот успех или провал сублимировать, как его внутренне оформить? На следующем спектакле вдруг произойдет какой-нибудь форс-мажор, и ты никому не сможешь объяснить, что предыдущий спектакль был значительно лучше (улыбается). Это такая профессия имени кортизола (кортизол – гормон «стресса» – Прим. ред.). Режиссура – это какой-то особый внутренний трепет и готовность не экономить себя в той жизни, которая происходит вокруг. Способность сближаться с материалом, зрителем, артистом. В некой степени мазохистская профессия. Ты должен быть крепким внутри, потому что руководишь всем процессом. Стоишь ногами на двух льдинах, которые все время разъезжаются и тают при этом. Ты должен иметь не только крепкие ноги и психику, чтобы удержать льдины, чтобы не разорваться, ты должен при этом еще плыть, выбирая правильное направление.

– Тамара, почему вы сначала поступили в иняз, а не сразу пошли в театральный вуз?

Я из Новой Каховки Херсонской области, уехала из провинции. Это было наше с родителями совместное решение, мы понимали, что так будет правильно. Я с золотой медалью окончила школу, у меня были какие-то амбиции, мечты. Переводчиком никогда не хотела быть, думала о журналистике, об актерстве. Хотя об актерстве даже не смела говорить – это было под страхами, сомнениями и неуверенностью в себе. Очень люблю украинский язык и литературу, в школе занималась им очень плотно: писала стихи, тексты, участвовала в олимпиадах. Идти за мечтой мне тогда не хватило смелости, не рискнула, поэтому поступила в Киеве в пединститут им. Драгоманова на украинскую филологию. Проучилась там полгода и поняла: делаю что-то не так – украинский язык и литературу я люблю не меньше, а жить мне становится все хуже и хуже. Как-то не подошел мне этот вуз, было некомфортно, неинтересно. Сказала маме, что разочарована, не хочу, не буду. А признаться себе, что связала с чем-то свою жизнь и потом от этого отказываешься, в том возрасте было некомфортно. Тогда я считала себя какой-то неудачницей, будто бы я изначально сделала неправильный выбор. Поэтому мы с мамой подумали, что иняз может быть правильным стратегическим решением. Когда училась на последнем курсе, наверное, достаточно окрепла внутренне и начала говорить о том, что хотела бы попробовать поступить в театральный. На пятом курсе за успехи в обучении можно было взять свободное посещение, и я поступила в Институт культуры к Дмитрию Семеновичу Чайковскому. На вступительных экзаменах читала свои стихи, имела некий хореографический опыт, 11 лет танцевала народные танцы, при институте участвовала в каких-то театральных постановках. Тогда все это казалось мне достаточным опытом и достаточным поводом. Меня прослушал Чайковский и взял сразу на третий курс. Через полгода у нас была практика в Театре на Левом берегу. После репетиций Эдуард Маркович приглашал нас к себе в кабинет на обсуждение. Однажды он предложил мне поступать к нему на режиссуру.

– Актерство противоположно режиссуре. Актер стоит на сцене в лучах софитов у всех на виду и получает свою порцию славы и аплодисментов. А режиссера не видят, вряд ли его ждет такая же слава, как актера.

С точки зрения лучей – наверное (улыбается). Но с точки зрения целей… Смотря кто какие цели перед собой ставит.

– Некоторые же говорят: я не могу не играть. А вы же хотели стать актрисой?

Режиссура в этом плане дает больше: я же проигрываю все роли, которые создаю.

– Вы устаете от работы, от профессии? Нужно время от времени уезжать, чтобы подзарядиться?

Нужно. Это то, что в последнее время мне совсем не удавалось. В театре возникают проблемы с планированием, график может съехать так, что два спектакля можешь выпускать одновременно, а третий – на следующий день после последней премьеры. Происходят какие-то стрессовые ситуации, которые отпечатываются. Есть просто усталость, пока она не имеет отношения к работе, профессии или к людям. Для меня лучший отдых – это пешие прогулки. Если я попадаю в незнакомый город, просто хожу по улицам. С музеями знакомлюсь больше через интернет, книги или каталоги. Очень люблю архитектуру, ощущение нового места, других людей.

– Путешествовать любите?

Сейчас – да. Раньше у меня не было к этому страсти, я даже не понимала зачем? А сейчас я это прочувствовала. Последняя моя поездка была в Барселону. Ожидания оправдались. Это не плоский, а выпуклый город со своим ароматом, как интересный человек, город-харизмат. Барселона очень красивая и запоминающаяся, сюда хочется вернуться.

– Что вам интересно, кроме театра?

Помимо театра ничего нет, потому что центр театра – это человек, а люди везде. Получается, круг моих интересов замкнут на театре в большей степени. Я еще работаю с подростками, преподаю, хотя это неправильное слово. Я общаюсь с ними, мы занимаемся коммуникацией, театром как инструментом познания мира и себя. Мне нравится общаться с людьми, с которыми интересно (улыбается).

– Чем вас можно увлечь?

Книги – это постоянная история. Я люблю их и вынуждена читать все время.

– Ваша дочка ходит в театр?

Мои спектакли для детей она смотрела, а то, что для взрослых, ей пока еще смотреть рано. Поэтому, я думаю, это вопрос будущего.

– Она интересуется вашей профессией, вашим миром?

Не интересуется. Но недавно, придя из школы, сообщила, что все ученики рассказывали о своих родителях, и она сказала, что мама режиссер. Получила реакцию. Я впервые увидела, что моей Соне это приятно.

Меня как-то подвозила Римма Зюбина, по дороге забрали дочку из школы. Когда мы уже вышли из машины, я говорю: «Соня, это очень хорошая актриса Римма Зюбина». Она помолчала, а потом ответила: «А у меня мама – Тамара Трунова». (Улыбается.) Для меня было открытием, что Соня думает об этом.

– Какая вы мама?

Как в том анекдоте: «Коля, я хорошая мама?» – «Я не Коля, я Игорь». Мама я в перспективе неплохая (смеется). Но сейчас такая быстрая и напряженная жизнь... Мне хотелось бы уделять дочери больше времени, больше жить с ней общей жизнью. Какое-то процентное соотношение времени нужно пересмотреть и стать лучше.

– Вам нравится заниматься домашними делами?

Нет! Категорически (смеется). Это не моя история, я от них очень быстро устаю. Понимаю: хорошо бы это все делать, но это можно же все и не делать.

– То есть с дочкой печенье не печете?

Соня иногда с папой печет печенье. Он как раз любит заниматься кулинарией. И он закрывает эту тему для нее. Мы расстались, но поддерживаем хорошие отношения: у Сони есть папа.

– Вы однажды сказали, что режиссер не может быть счастлив в личной жизни… Что-то изменилось с того времени?

Изменилось мое отношение к этому. Я думаю, все это трагическая легенда о том, какие мы несчастные страдальцы, что мы где-то на Олимпе сидим и простые люди к нам не приходят. Это все ерунда (улыбается). Я начала уважать, понимать и признавать ожидание. Есть какие-то жизненные сферы, в которых я перестала требовать скорости, торопить результаты. На сегодняшний день я совершенно точно знаю, чего хочу, чего ожидаю от личной жизни. Я не боюсь быть одна, меня не смущает это ожидание. Я думаю, что все хорошее – сейчас.

– Ваше сердце сейчас свободно?

Да, мое сердце сейчас свободно.